Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Надежней стали только крепость стен
Бета: [Kayomi]
Фэндом: ориджинал
Пейринг: м!альфа/м!омега
Рейтинг: R
Жанр: драма
Саммари: дело беременного омеги: ждать перемен
Предупреждения: mpreg, отчасти репродуктивное принуждение; графическое насилие, намеки на каннибализм

Написано на ЗФБ, для команды омегаверса

Этан клялся, что все это – случайность, но Кертис не верил в его ложь
Кертис, пусть даже и родился омегой, но по праву считался воином, умел обращаться с оружием и, даже в сравнении со многими альфами, выглядел мужчиной рослым, крепким. В таких, как он, нуждался Лодэйн, его место было на поле боя, у южной границы, где воска едва сдерживали полчища варваров. Кертис должен был разить мечом наступающих врагов, защищать королевство любой ценой – а вместо этого отсиживался за городскими стенами, каждый день досыта набивая живот, ночуя в мягкой постели и дожидаясь возвращения Этана.
Сколько вдовцов-омег ходило по Лодэйну, прижимая к себе детей, ни разу не видевших вторых отцов? Многие и многие сотни. Верно, Этан решил, что такая судьба лучше смерти в бою с врагами. Именно поэтому он заставил Кертиса зачать.
Тот вернулся в Гиффорд, чтобы залечить тяжелую рану, полученную в бою. Этан, едва получив известие об этом, потребовал отпустить его к супругу и провел с Кертисом две недели, в которые им, раньше положенного срока, овладела охота к случке. Быть может, так его тело ответило на близко подступившую смерть, быть может, Этан что-то подмешивал в целительные зелья, которые готовил сам. Кертис не знал, здесь ли начиналась ложь, или после, когда Этан дал ему отвар, который должен был предотвратить зачатие.
Где бы ни было заронено семя обмана, оно проросло, и Кертис носил теперь ребенка, зачатого не от супруга, а от его лжи.
Гиффорд не успел перемениться: здесь пока еще хватало пищи и угля для многих жителей. Кертис, как супруг главы колдовского воинства, не нуждался ни в чем, мог жить как в прежние времена, но тревога не оставляла его ни на миг. Каждую ночь ему снилось, как варвары входят в Гиффорд, пробив центральные ворота, выжигают город дотла, убивают стариков, омег, детей. Кто из горожан сможет поднять оружие, чтобы принять бой? Немногие. Кертис знал: если орда варваров доберется до города, он сам выйдет с оружием, защищая свой дом – и потерпит поражение, слишком давно не поднимавший меча, неспособный прикрыть доспехом раздавшееся тело. Ослабевшим рукам не справиться с оружием.
Он больше не был воином. Этан, обманом заставив Кертиса зачать, отобрал у него оружие, отобрал право сражаться, превратив из хищника в домашний скот, способный лишь плодить себе подобных, рожать и заботиться о потомстве, не более того. Как и всякий омега, Кертис хотел детей, но не в такую страшную пору, когда позорно оставлять войну любому, в ком достаточно сил выйти против врага.
Кертис помнил, как плевали ему вслед недавние братья по оружию – едва вернувшийся, он снова бежал в Гиффорд, теперь уже навсегда. Его называли трусом, бросали в спину оскорбления как камни, но Кертис не отвечал им, сам согласный с упреками.
Он множество раз видел, как варвары своими острыми топорами рубили лодэйнийских воинов на части, разделывали их, как туши животных, потрошили, вываливая на землю петли кишок. Боевые псы варваров досыта наедались мясом, растаскивали куски плоти по склизкой от крови траве. Варвары отрубали руки тем, кого убивали, забирали с собой, как охотничьи трофеи. Порой отрезали они и куски бедер, вытаскивали из распоротого живота печень или добирались до сердца – едва ли хоть один из лодэйнийских воинов не задумывался о том, что за похлебку едят варвары, укрывшись в своих шатрах.
А после вороны расклевывали до кости растерзанные трупы альф, которым уже не вернуться домой, омег, чьи тела дадут жизнь лишь бессчетным жирным опарышам, копошащимся во влажных ранах.
И все же Кертис хотел вернуться на войну, сражаться, а не просто молиться о благополучном исходе.
В его снах подкованные железом лошади втаптывали в землю омег и детей, ломали кости, смешивали с грязью алую кровь. Просыпаясь, Кертис накрывал ладонью уродливый шрам на собственном бедре, закрывал глаза и вслушивался в пульс.
Три дня назад Этан прислал почтового голубя. Он обещал в скором времени прибыть в Гиффорд на неделю, писал, что истосковался по Кертису и мечтает снова разделить с ним ложе – Кертис не знал, хочет ли он видеть его снова, обнимет ли Этана, встретив у порога, или оттолкнет. Но он ждал. Что еще ему оставалось? Дело беременного омеги: ждать перемен, как бы ни были тяжки тревоги или печали.

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: По пути на юго-запад
Бета: Master_Igri
Фэндом: Ориджинал
Пейринг: м!омега, м!бета, упоминается м!альфа/м!омега, м!омега/ж!бета и м!бета/ж!бета
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Саммари: Если Берт не сможет сделать аборт в Уичито, ему останется только лечь и сдохнуть.
Предупреждения: мпрег, множественные упоминания насилия в том числе сексуального

Написано на ЗФБ, для команды омегаверса

Мертвенно-бледные поля, походящие сейчас, скорее, на пустоши, выглядят бесконечными, тянутся до самого горизонта. Вечереет, становится заметно холоднее и Берт пытается закутаться плотнее, потом застегивает куртку – молния еще сходится, хотя он уверен, что это ненадолго, если в Уичито ему не помогут. За день Берт смертельно устал, ноги отекли, к тому же спущенные до ляжек штаны постоянно едва не сваливаются, как бы туго он ни затягивал ремень.
– Вот дерьмо.
Берт вытаскивает из кармана смятую пачку и пересчитывает оставшиеся сигареты: еще целая дюжина, можно не экономить особо. Если он не доберется до Уичито через двое суток, то значит откинется где-то на подходе к наполовину выжженному Эльдорадо. А если он не найдет в Уичито тот центр помощи, о котором рассказывал Фоули, то останется только лечь на землю и сдохнуть, не дожидаясь схваток.
Немногие омеги сейчас прерывают беременность – инстинкты говорят им, что нужно плодиться, рожать как можно больше, заполнять новыми людьми место тех, кто умер во время вспышки Бешенства. Но, конечно, даже хоти Берт этих детей – если бы их ему сделал какой-нибудь чудо-альфа, которого бы тот полюбил, – все равно сейчас, после конце света, когда трудно найти хоть одну пачку обезболивающего, лучше сделать аборт – если тебе сорок два года, то для первой беременности определенно слишком поздно. Вдвойне поздно, если это близнецы.
Берт останавливается и закуривает, потом, стискивая губами сигарету, отступает к обочине на пару шагов и расстегивает ширинку, чтобы помочиться. Штаны приходится придерживать рукой, чтобы не свалились.
Пить тоже хочется, но пока не настолько, чтобы лезть в сумку за водой.
Наверное, Малыш Чико сейчас задыхается со смеху, пока черти жарят его в аду на самой большой сковородке. Удачно поразвлекся говнюк.
Застегнув ширинку, Берт запрокидывает голову и смотрит на небо. Оно выглядит чертовски серым, в последнее время как будто постоянно такое, хотя вряд ли Бешенство могло повлиять на погоду.

* * *

Незнакомца он догоняет спустя пару миль. Довольно рослый, тощий парень со спортивной сумкой на плече медленно идет вперед. Волосы выглядят свалявшимися, голова обернута пропылившейся банданой, так что лба не видно, дорожный плащ велик на несколько размеров и кажется таким старым и мятым, словно снят с покойника.
– Эй, – парень поворачивается к поравнявшемуся с ним Берту.
– Привет, – равнодушным тоном произносит он.
– Думаю, нам по пути, – парень указывает рукой куда-то вперед. – Не против компании?
Берт кивает. По дороге могут попасться разные спутники, но он вполне в состоянии за себя постоять, а идти дальше одному не хочется. Вдруг он свалится где-нибудь у обочины. В конце концов, если этот придурок захочет ограбить его во время ночевки, то может попытаться это сделать и не вышагивая рядом.
У самой Эмпории один идиот уже пытался напасть на Берта, видимо собираясь забрать его вещи – и дело, конечно, кончилось выстрелом прямо в сердце. Один из плюсов чрезвычайного положения в стране: если у тебя есть полицейский жетон, то ты можешь сам решать, что правильно, а что – нет.
– Компания действительно не помешает, – кивает Берт.
– Здорово. Меня зовут СиДжей, – говорит парень.
– Роберт Джонс, – Берт протягивает руку и тот вяло ее пожимает, – можно просто Берт, так короче.
При знакомстве он предпочитает не добавлять к имени официального «детектив». Такое всегда успеешь рассказать, если потребуется, а иногда лучше придержать правду в кармане.
– Идешь в Уичито, да? – СиДжей отряхивается и смотрит себе под ноги. – У меня там родня. А ты там чего ищешь?
– Центр помощи омегам. Мне нужен аборт.
Подробности Берт тоже оставляет при себе: раньше он был временами не прочь немного поболтать с незнакомцами, в пабе, например, но искусственные роды и боязнь сдохнуть от кровотечения – не то о чем стоит разговаривать.
– Ты, типа, вдовец и не хочешь, чтобы дети росли без отца, да?
– Без обид, СиДжей, но это не твое собачье дело. Если хочешь поболтать по пути – я не против, но не пытайся узнать обо мне больше, чем я сам хочу тебе сообщить.
Берт не собирается рассказывать первому встречному, что его изнасиловала банда мексиканцев. Сам он старается об этом тоже думать пореже.
Берта скинул Малышу Чико и его уродам один парень, казавшийся тогда надежным информатором. У мексиканцев Берт давно был костью в горле, но до того как Чико сел во главе, они предпочитали держать свои проблемы при себе, не лезли к копам лишний раз. А вот сучонок Чико решил показать всем, какой он крутой.
Драться Берт умеет, но против четверых громил шансов не было.
– Окей, заметано, – СиДжей пожимает плечами и улыбается.

* * *

Спустя где-то милю и чуть больше четверти часа пути, неожиданно выскакивает из-за плотных низких туч солнце и проходится по глазам слепящими лучами. Берт опускает взгляд.
– В детстве я как-то ездил к двоюродной тетке в Модесто, – говорит СиДжей, обращаясь скорее к самом себе, чем к нему. – Там, типа, было солнечно и никакого ветра, почти никогда. Жарко, но не как в пустыне, а приятно. Солнце не слепит, только греет. Ты бывал где-нибудь кроме Канзаса?
– Нет, ни разу, – Берт качает головой. – Чего не случалось, того не случалось.
Это правда. Оба его отца были родом из Топики, потом подались на юго-запад, но далеко не уехали, остановились в Эмпории. Теперь Берт как будто продолжает их путь, тоже на юго-запад, тоже не слишком далеко, не покидая границ Канзаса.

* * *

Еще через две мили Берт останавливается и садится на землю. До темноты нужно успеть отмахать еще немало, но он просто больше не может, ноги отказываются сгибаться.
Прямо сейчас Берт искренне ненавидит всю эту омега-хрень в своем теле. Раньше у него не было никаких проблем, ни с этим всем вообще, ни в частности с тем, что ему не нравятся альфы. Случались, понятное дело, разные недоразумения, особенно в академии, но Берт никогда не жалел времени на то чтобы пару раз треснуть башкой об стену любого у кого хватало ума пошутить на эту тему. Он со старшей школы пил маскирующие препараты, спал с бетами-женщинами и даже предположить не мог, что однажды его обрюхатит ублюдок вроде Малыша Чико.
Перед тем как уйти из Эмпории, Берт все-таки узнал, что случилось с этим сукиным сыном: оказывается, один из телохранителей расстрелял его в упор, а потом отрезал у трупа яйца. Что ж, за это Берт готов сказать Бешенству спасибо. Если бы во время вспышки друг друга убивали только всякие сучата из уличных банд, ее бы все назвали Благословением, а не Бешенством.
Но Благословения не было. Люди мочили друг друга налево и направо как дурном фильме ужасов.
По врачебному предписанию Берт прошел тест через месяц после изнасилования и должен был отправиться на аборт к Фоули, но когда люди вокруг десятками пытаются друг друга разорвать на куски, не каждый врач согласится тратить время на аборты, к тому же сам Берт не спешил: не хотел чтобы еще в него еще что-то пытались засунуть, был уверен – время еще есть, его собственные проблемы могут немного подождать. Пока такое творится, полицейский не может отлеживаться трое суток.
Потом оказалось, что Малыш Чико обеспечил его двойняшками и те вымахали слишком большие для обычного аборта. Фоули попытался объяснить Берту от чего именно тот может умереть, если попытается пройти стандартную процедуру чистки, на которую обычные омеги бегают чуть ли не через каждые два года на третий. Берт не очень понял, медицина – не его сильная сторона.
Фоули – отличный док, к нему направляют всех легавых у кого такие проблемы. Он прямо так и сказал: «Я не могу тебе помочь, Берт. Ни один нормальный врач в Эмпории не станет пытаться их из тебя вытащить – тут нужно или резать, или провоцировать роды». А потом Фоули рассказал о центре помощи омегам и Берт понял, что выбора особого нет – или просто сдохнуть, или возможно сдохнуть, но хотя бы попытаться выжить. Он отправился в Уичито – пешком, потому что все тачки конфисковала служба спасения.
Поднимаясь, Берт смотрит в сторону пустошей и видит стаю бродячих псов. На собак Бешенство тоже повлияло – или просто без человеческого присмотра они одичали. Вряд ли кто-то изучал этот вопрос. Впрочем, Берта не слишком волную причины, он просто знает: от некоторых тварей лучше держаться подальше.
На службе это ему всегда помогало. Он всегда был осторожен, когда считал это необходимым, мог рискнуть, когда в том была нужда, и что еще важнее – умел отличить одни ситуации от других, правильно выбирать подход. Крайне редко ему случалось ошибиться. По крайней мере, так Берту помнится, а на свою память он привык рассчитывать.


* * *

СиДжей прижимает к себе сумку так, словно боится, что ее вот-вот вырвут, держится немного странно, он как будто пытается защититься ото всего мира, он насторожен, Берт знает эту осанку и манеру оглядываться. Признаков много, все они невнятны, но складываются в единое целое: Берт отлично знает таких людей, много их встречал.
– Ты сидел? – спрашивает он наугад.
– Ты, типа, коп, да? – СиДжей нервно дергает плечами. Он неуклюжий, угловатый, как подросток, хотя ему вряд ли меньше двадцати пяти.
– Да, – просто отвечает Берт. – Так ты сидел?
– Ага. За кражу, – СиДжей опять дергается. – Я как раз должен был выйти, когда началась вспышка. Один урод мне попытался отрезать лицо.
Берт молча кивает. Во время Бешенства, особенно когда вспышка только началась, в тюрьмах творился настоящий ад, заключенные буквально рвали друг друга на куски, охранники не успевали реагировать.
Никто так и не выяснил, откуда пошло Бешенство, почему на альф и омег оно подействовало сильнее, чем на бет. Даже самые разумные из официальных объяснений мало чем отличались от всяких «Господь решил нас покарать», которыми сыпали фанатики. В Господа Берт никогда не верил, особенно в такого, который стал бы устраивать трехмесячную резню по всему северному полушарию только чтобы кого-то там «покарать». А вот взбесившихся он видел, и разнимал, да так что пришлось несколько раз проходить полное обследование – не взбесился ли сам.
Нет, Берт не взбесился. Не в том смысле. Если бы у ребят из участка было побольше сил и времени когда началась вспышка, кому-нибудь обязательно хватило бы тупости схохмить насчет беременных омег и гормонов. Наверное, это тоже повлияло, Берт не уверен. Но в основном он сходил с ума от злости.
Единственное о чем он жалеет – так это о том, что не успел добраться до Фоули пораньше. Впрочем, тот говорил, что даже сделанный в правильный срок аборт вполне мог загнать его в больницу на несколько недель, во время вспышки это было бы настоящим предательством.
Иногда Берт старается ни о чем не думать, так легче. Потом, когда он избавится от разных неприятностей, вроде беременности, можно будет подумать о прошлом, о совершенных поступках и упущенных возможностях, о чем угодно, черт возьми. По крайней мере, тогда Берт будет уверен – его собственное будущее будет каким угодно, только не смертью от кровотечения, когда дети Малыша Чико полезут наружу.

* * *

Есть в СиДжее что-то напрягающее, смутно неприятное, раздражающее, хотя он выглядит абсолютно нормально, особенно для парня, который чертову прорву миль идет по пустому шоссе. Берт не может точно сформулировать, просто чувствует – с этим парнем не все ладно, за ним нужно приглядывать. И за собой, по крайней мере – за вещами.
Раньше интуиция его не подводила – не считая того случая, когда информатор отвел его прямо на свидание с толпой громил-латиносов, которым вдруг приспичило показать полиции, кто в городе главный.
Берт не знает, можно ли сейчас рассчитывать на собственные чувства, может ли он вообще сейчас хоть на что-то рассчитывать? В последнее время все его подводит, все разваливается в самый неподходящий момент. Не знать, стоит ли полагаться на самого себя это – самое хреновое, что только может быть.
Зато пока он идет не один, бродячих псов опасаться не надо.

* * *

Останавливаются Берт и СиДжей только тогда, когда темнеет окончательно.
Они ночуют в придорожном заведении – все окна выбиты, у порога огромная бурая лужа от которой пахнет тухлятиной. Странно, но из этой дыры даже не все успели украсть – в подсобке три ящика кукурузных чипсов, а у того места где раньше стояла касса теперь стоит початая бутылка скотча. Берту хочется нажраться до танцующих чертей, но ему хватает ума помнить, что алкоголь расширяет сосуды, а этого сейчас не надо, совсем не надо.
Поэтому СиДжей пьет один, пока Берт жует отсыревшие чипсы. Настоящее дерьмо на вкус, но он съедает всю пачку, совсем не жрать сейчас тоже нельзя. К тому же на голодный желудок у него всегда кружится голова, а Берту и без того сейчас достаточно хреново.
СиДжей вылакивает не больше стакана, потом обматывает бутылку какой-то тряпкой и засовывает в сумку. Обхватывает ее обеими руками, обнимает как любимую женщину и устраивается у стены. Он не говорит ни слова за весь вечер, Берт тоже не видит смысла трепаться попусту – они друг друга успели достать болтовней по дороге.
Берт прижимается боком к стене, так, чтобы СиДжей не смог вытащить пушку из его кобуры, ни при каком раскладе, если только он не какой-нибудь сраный фокусник, способный посылать к черту законы физики. Берт думает об этом сквозь навалившуюся дремоту до тех пор, пока его мысли окончательно не слипаются в один большой ком. Усталость обрушивается на Берта всей тяжестью и он проваливается в сон.

* * *

Ему ничего не снится. Берт не из тех, к кому часто приходят сны, разве что время от времени в ночную темноту врывались какие-то серые ошметки, как будто кадры из фильма, пленка которого слетела с бобины.
После Малыша Чико – или после вспышки Бешенства, нельзя сказать точно – Берт просто проваливается в темноту всякий раз, когда засыпает – никаких обрывков кинопленки, никаких, даже самых невнятных образов. Психотерапевт, на которого удалось выкроить несколько часов, говорил, что это так же нормально, как кошмары. Берт предпочитает верить этим словам, хотя мозгоправы никогда не внушали ему особого уважения – и после вспышки лучше не стало. Они чертовски старательно пытались найти объяснение всему происходящему, но не смогли выдать ни одной дельной гипотезы, а Берт терпеть не может тех, кто работает вхолостую.

* * *

Берт просыпается первым – еще темно, но сон откатывает напрочь, как после большой чашки крепкого кофе. Берт старательно проверяет свои вещи, потом молча смотрит на сидящего у противоположной стены СиДжея.
По крайней мере, ни одного из них не загрызли ночью собаки. Почему-то они стараются держаться подальше от построек и совсем не заходят в города, как будто боятся всего связанного с людьми – но это не мешает им бросаться на одинокого человека идущего по шоссе. Берт слышал о таких случаях до того как вышел из Эмпории, а пару раз псы пытались достать и его, когда он сидел у обочины, но в первый раз хватило брошенного камня, чтобы они отошли, во второй – пришлось стрелять, пуля вошла какому-то серому кобелю прямо между глаз и вся стая тут же рванула назад, как будто невидимая сила дернула их за хвосты.
Чем ближе к городам, тем больше псов. До Уичито меньше суток пути, с пустошей постоянно доносится лай.
Когда-то Берт любил собак. На то, чтобы завести себе, конечно, времени не хватало, но он подкармливал жившего у прачечной старого пса, а если доводилось встречаться с девчонкой, у которой есть собака, то никогда не отказывался от выгулов в свободное время. Теперь они все или сдохли, или разбежались – псы всяких Дженнифер, Мэри и Кэндис, с которыми он завязывал отношения хоть немного дольше, чем на одну ночь. Вполне вероятно, что с хозяйками вышло то же самое – во время вспышки многих их них зарезали, пристрелили, сожгли заживо, затрахали до смерти. В Эмпории погибло много людей, хотя город и небольшой. Берт старается не думать особо о Нью-Йорке, Чикаго, или Вашингтоне. Если не смотреть выпуски новостей, легко представить что во всем остальном мире не случается катастроф или несчастий, что какой-нибудь Супермен делает все возможное для очистки вселенной от бесконечного множества скопившегося дерьма.
Раз уж на то пошло, Берт стал копом именно для того, чтобы хоть немного снизить количество дерьма в мире. Вовсе не ради того, чтобы кому-то доказать, мол, омеги тоже умеют держать оружие и все такое – хотя многие считают именно так. Берт не из тех омег, которых можно соплей перешибить, ребят вроде него полно среди легавых и пожарных. Нет, его в полицию потянуло желание служить и защищать.
Он всегда следовал правилам, соблюдал все законы и предписания.
Это не слишком помогло.
Берт думает об этом, когда СиДжей тоже просыпается. Он приподнимается на локтях, осматривается, потом молча кивает Берту и резко встает, встряхивает свой облезлый плащ, к которому за ночь прилипли окурки, брошенные, по виду, не меньше двух недель назад.

* * *

– Удивительно, сколько в мире славных вещей, которые только и ждут, пока их кто-нибудь использует, – говорит СиДжей, торопливо проверяя содержимое собственной сумки.
Берт молча кивает, поднимаясь с пола.
– Я люблю брать от жизни все, – добавляет СиДжей, – и неважно кто пытается встать у меня на пути.
Это – не самые лучшие слова для парня, отсидевшего за кражу. Слыша их, Берт невольно вспоминает Чико и других рябят, помешенных на собственности вышестоящих и праве владения, всей этой с конфедератских времен оставшейся сранью о том, что слабые беты принадлежат сильным бетам, а омеги принадлежат альфам.
Просто непроизвольные ассоциации, но Берт ничего не может с ними сделать. Не так-то просто перестать быть подозрительным сукиным сыном, если ты себя на это всю жизнь натаскивал.

* * *

Они отправляются в путь на рассвете. Накрапывает дождь и Берт кутается в крутку. С каждым шагом он наступает на сползающие джинсы, те намокают, липнут к коже, это отвлекает. Берт то и дело ловит себя на неспособности сосредоточиться хоть на чем-то, мысли расползаются как муравьи, которых вытряхнули из муравьиной фермы – усталость, постоянное беспокойство, гормоны – у него есть добрых полдюжины оправданий. Но оправдания его не интересуют.

* * *

– Слушай, а пушка у тебя есть? – спрашивает СиДжей несколько миль спустя.
– Конечно, – кивает Берт. Ему не нравится вопрос, не нравится направление, куда может завести такой разговор, но отмалчиваться он не любит.
– Круто. Хотел бы я, чтобы у меня была пушка, – СиДжей складывает пистолет из пальцев, прицеливается куда-то в небо и делает вид что стреляет. – Когда у тебя есть оружие, типа, весь мир у твоих ног.
– Я бы так не сказал, – пожимает плечами Берт.
– А ты чего бы хотел?
Берт хочет многого, но прекрасно понимает, что ни черта из этого не получит. Он хочет не беспокоиться из-за бешенства, спать спокойно, никогда больше не иметь дела с альфами, не чувствовать как растут внутри дети, при одной мысли о которых ему становится хреново. Еще он не отказался бы от одежды поудобнее и большой пиццы с ветчиной, но вместо этого получит, в лучшем случае, возможность снова переночевать под крышей.
– Чтоб ты заткнулся, – отвечает Берт, наконец и СиДжей послушно затыкается.

* * *

Где-то милю спустя Берта вдруг начинает мутить, без особых причин. За последнюю пару недель Берт уже привык ко всему токсикозному дерьму, но менее раздражающим оно от этого не становится. Берт останавливается, молча наклоняется, даже не отходя к обочине и блюет на асфальт водой, пополам с желчью и съеденными с утра сырными чипсами.
СиДжей смотрит на него с любопытством и брезгливостью, но ни слова не говорит.

* * *

Берт знает, чем займется, когда из него ублюдков Малыша Чико: он будет заново собирать по частям собственную жизнь, этим сейчас занимаются почти все. Он вернется в Эмпорию, полицейские там нужны куда больше, чем до вспышки, к тому же он знает город. А если кто-то начнет болтать по поводу беременности, то Берт всегда может смотаться из города, только не на юг, может быть, лучше на восток или на север, место найдется где угодно. Может, в Топике.
Иногда на Берта накатывает мучительно сильное желание отправиться прямо сейчас на хорошую облаву на какой-нибудь притон, приложить пару скотов мордами об стену, если будут вырваться или попытаются удрать. Берт не из тех, кто любит работать кулаками налево и направо, но временами жажда пустить в ход собственную силу – все равно что прилипчивый мотив, который крутится в голове, сколько ни пытайся от него избавиться.
Берт останавливается и трет переносицу.
Он хочет пить, но не уверен, что воды достаточно. Еще он хочет поссать, но прекрасно знает, от журчащего звука пить захочется еще сильнее, чертова беременность делает его чувствительным к любым помехам. Лучше потерпеть. Берт подтягивает штаны и шагает дальше.
– Эй, ты, типа, в порядке? – окликает его СиДжей.
– В порядке, – кивает Берт.
– Ребенок толкается или что-то вроде того?
Берт думает, что было бы неплохо двинуть этого кретина по челюсти, но оставляет это желание при себе, только стискивает сильнее кулаки.
– Все в порядке, – медленно произносит он.
В его сумке – еще две литровые бутылки воды, три пачки чипсов, банка зеленого горошка, взятая в Эмпории. Должно хватить до конца пути. Берт на это очень надеется.

* * *

– Слушай, ты убивал людей, а? Ну, типа хоть раз в кого-нибудь выстрелил?
– Случалось, – просто говорит Берт, все так же глядя на дорогу.
– Я в жизни никому не делал больно, – СиДжей отпивает из бутылки. – Не считая той сучки, но она сама на все напросилась.
– Какой сучки? – Берт поворачивается к нему всем телом.
– Проехали, мужик, – СиДжей понимает, что сболтнул лишнее, вспоминает, что рядом с ним коп. – Серьезно, это не такая уж важная штука.
Берт смотрит ему в глаза, внимательно, не моргая, как будто он в комнате для допросов.
– Так какой еще сучки? – повторяет Берт. Он запускает руку под куртку и вытаскивает из наплечной кобуры пистолет – патронов не так много, но сейчас определенно стоит ей воспользоваться. Тем более что СиДжею неизвестно, сколько их там. Тем более, что одного достаточно в любом случае.
Берт берет СиДжея за плечо, не давая ему увернуться или уйти, тот вздрагивает.
– Слушай, мужик, это моя история, тебе не стоит в это лезть.
– Расскажи мне правду, и я решу, стоит лезть или нет.
– Я свое, типа, уже отсидел. Просто одна дура подняла шум не вовремя. Знаешь, как у вас бывает – сука не захочет, кобель не вскочит, так? – СиДжей облизывает губы. У него такой вид как будто он собирается обмочиться и сдохнуть от инфаркта прямо на месте.
Берт подается чуть ближе, не говоря ни слова срывает бандану с головы СиДжея и видит сетку мелких шрамов, наверняка нанесенных самим СиДжеем. Под ними видны другие, гораздо шире, глубже, именно их СиДжей и пытался скрыть. Шрамы складываются в слово. Берт читает каждую букву, они собираются именно в то слово, что всплыло у него в голове, когда он услышал «сама напросилась».
«Насильник» вырезано на лбу СиДжея. Какой-то парень в тюрьме не просто пытался отрезать ему лицо. Какой-то парень в тюрьме хотел навесить на него предупредительный знак.
– Эй, Берт, думаю, вот это уже не твое дело, – СиДжей пытается улыбнуться, будто надеется, что Берт успокоится и уберет пистолет.
Что ж, у Берта для него плохие новости:
– Так значит ты не только вор, но и насильник гребаный, да?
– Да какой я насильник, к чертовой матери, – СиДжей дергается и озирается по сторонам, будто пытаясь углядеть кого-то, кто может ему помочь. – Говорю: эта шлюха тупая сама напросилась. Да если бы я не забрал ее сумочку и мобильник, она бы к копам даже не пошла.
Он пытается вырваться, а потом смотрит на пушку и замирает.
– Знаешь, я ведь могу пристрелить тебя тут как собаку. Или отстрелить тебе яйца.
Берт прижимает дуло к его груди, а потом опускает ниже. Выстрел кажется ему чертовски громким, почти оглушающим. Секунду Берт жалеет о потраченном патроне, а потом вспоминает Чико и спрашивает себя, не стоит ли все-таки добавить еще и выстрел между глаз? Но потом решает: СиДжей сдохнет и так.
Слишком уж долго Берт был хорошим и правильным. Пожалуй, ему нужно было просто подкинуть в любимую тачку Малыша Чико притащенный со склада улик пакет с героином.

* * *

– Ты, ублюдок сраный! Урод чертов! Чтоб ты сдох к хренам! – СиДжей орет во всю глотку, но Берт не оборачивается, а потом крики затихают. По крайней мере, полмили спустя Берт слышит только собственные шаги и сердцебиение.
Если повезет, то к ночи он будет в Эльдорадо, заночует на пепелище и к завтрашнему полудню прибудет в Уичито. Берт старается не думать сейчас о плохом, по крайней мере – о том, что центр помощи омегам мог закрыться, или переехать, или Фоули оговорился и имел в в виду не Уичито, а какой-нибудь сраный Уишард. Мысли о Бешенстве Берт тоже старается запихать подальше. Может, вспышка не кончилась, может, Бешенство все еще в нем, именно оно заставило Берта выстрелить СиДжею в колено, чтобы тот остался у обочины, истекая кровью. Может, началась вторая вспышка и тогда в Уичито Берту не попасть, он не пройдет анализ крови на пропускном пункте.
А может быть Бешенство и ни при чем. Люди вроде СиДжея заслуживают наказания.
Берт ежится, когда новый порыв ветра доносит до него какие-то смутные звуки, не то отзвуки криков СиДжея, не то лай псов откуда-то с пустошей.

* * *

Берт старается не спешить, просто не сбиваться с темпа. Он шагает ярд за ярдом, миля за милей, пустоши окружают его, как море какого-то странного, дурацкого цвета.
Он напоминает себе, что СиДжей был насильником, вроде Чико, а значит, если его съедят собаки – это будет только к лучшему. Потом Берт опять закуривает, но так и не останавливается, боится сбиться с шага.
То, что он сделал – это был поступок омеги, вот что действительно сводит с ума, куда хуже подозрений насчет Бешенства. Он позволил панике взять верх и, в конце концов, выстрелил в болтливого кретина, которого встретил в первый и последний раз в жизни. Детективы полиции так не делают – так делают трусливые твари, пытающиеся любой ценой защитить свое гнездо и детей.
От этих мыслей Берта опять начинает тошнить, он останавливается и, глядя на пустоши, громко произносит вслух:
– Лучше бешенство.

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Оридж, джен, фэнтази дарковое немного. Написано на мини-челлендж в сообществе Банк Идей


Пишет  Меггидо:

03.12.2010 в 17:09

Люди бежали из города, спасаясь от пламени обезумевшей химеры. Крича и плача, проклиная себя и друг друга, химеру и чародеев, державших ее в подвале своей башни, они рвались сквозь все ворота – кто-то тащил за собой пожитки, кто-то бежал с пустыми руками, простоволосым, одетым кое-как, потому, что дома вокруг уже полыхали.

Химера носилась в небе, огромная, сверкающая в отблесках огня, и изрыгала огонь. Ее белые крылья испачкала копоть. Тысячу лет проспала она в подземелье, ожидая этого часа, ожидая пробуждения, а на дней рос город, когда-то основанный честными людьми, но, со временем, ставший таким же грешным, как любой другой.
От огня плавилось золото в домах стражников, горели кружева в квартале борделей, закипало содержимое бутылок бесчисленных кабаков, рушились пыльные храмы лицемерных богов.

Люди бежали из города, крича и плача, проклиная химеру.
Они не знали и не помнили, что город должен сгорать, снова и снова, должен был сгореть, чтобы на его месте мог появиться новый, как появляется новая трава на месте выжженной.

Химера знает, химера помнит. Тысячи людских лет пройдут, сотни поколений, но химера не забудет, уснув.
И проснется снова, когда придет время уничтожить город.

URL комментария

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Оридж, джен, опять ужастик. Написано на мини-челлендж в сообществе Банк Идей

Пишет  Меггидо:

11.07.2010 в 03:13

Местами довольно далеко от картинки, но меня что-то потянуло на эту идею.

10. Иногда трещины в стенах школы сочились кровью, а падавшие с потолка или выскакивавшие из стен, как молочный зуб, который расшатали языком, кирпичи, превращались в куски плоти. Но если кто-то это и видел, он хранил молчание.

9. Те, кто залезал в здание, рассказывали потом, что многие помещения там по-прежнему выглядят как новые, а другие – прогнили так, что страшно на пол наступить, он и так, кажется, вот-вот провалится. Еще говорили о том, что на первом этаже царит странный запах, и чем ближе подбираешься к двойным дверям спортзала, тем острее становится чувство страха – некоторые заходили в спортзал, но они уже ничего не говорили.

8. Энтони Джонс, бывший директор школы, уехал из города, да и его брата больше никто никогда не видел.

7. Однажды стены пошли трещинами, начали обваливаться, сыпаться, точно высохший слоеный пирог. Школу закрыли. Некоторые говорят: «закрыли с облегчением».

6. Миранда Коллинз, учительница математики, такая молоденькая, что ее некоторые принимали за ученицу старших классов, покончила с собой. Вместо записки она оставила предсмертную запись на магнитофонной пленке – полчаса хрипов о том, что в школе происходит дьявольщина и директор отлично знает об этом, потому, что он все и устроил. У Коллинз была депрессия, зря она не пошла к врачу.

5. Конечно, были странные шумы в подвале. В любом подвале есть чему шуметь.

4. Эл Бродерик говорил, что видел однажды, как по коридору шло существо, состоявшее из тумана, похожее на человека, и пело на веселый мотив что-то о том, что, скоро, совсем скоро, здесь не останется никого из смертных, и дух Вендиго будет резвиться, как прежде. Бродерик рассказал об этом всем, но ему не поверили – и не поверили бы, даже если бы за месяц до того он не утверждал, что его контрольную украли марсиане.

3. Малышка Миллер утонула в школьном бассейне, и был большой скандал – но, в конце концов, она никогда не плавала особенно хорошо, а в тот день пришла в школу впервые после болезни. Джаспера Джонса, который должен был сказать ей: «Миллер, сегодня тебе не стоит лезть в воду», разумеется, уволили – его брат сам подписал распоряжение.

2. Конечно, ходили слухи, что в здании что-то не так, но такие слухи ходят про каждое новое здание, разве нет? Тем более что прежняя школа, находившаяся на этом месте, сгорела после удара молнии.

1. Это была самая обычная иллинойсская школа: новенькое здание с надписью «школа имени Авраама Линкольна» на табличке, украшавшей фасад, чистые коридоры, классы, полные учеников – от восторженной ребятни младших классов, до раздолбаев-старшеклассников с безразличными лицами потенциальных наркоманов и недобрыми улыбками.

~

11. Я живу здесь уже сорок лет. Верьте мне: тут нет никакого Вендиго, это все другая история.

URL комментария

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Два текста. Написано на Ориджинал-фест.

1. Оридж, слэш, заявка 6.01

Том подпевает магнитоле, и длинные волосы Джо лезут Тому в рот.
– Как ты думаешь, когда нас нагонят?
В песне наступает проигрыш, Том потряхивает головой туда-сюда в такт музыке, и ничего не отвечая, откидывается назад. Он не держит руль, но впереди – хайвей, ровный, как дно ада, и такой же горячий. Кроме того, ни Том, ни Джо не боятся смерти. Кроме того, и Тома, и Джо пытаются поймать полицейские – потому, что не стоило убивать Патрика Симпсона, и мудак Уолтер Симпсон – потому, что не стоило забирать кокс из клоповника его младшего братишки.
Джо не думает об автомобильной аварии, взрыве, обгоревших телах. Кабриолет цвета морской волны несется вперед, ему некуда сворачивать. Джо не думает о тюрьме, Джо не думает о неизбежности смерти. Том опускает свою тяжелую ладонь ему на колено, потом тянется к ширинке. Похмелье, оставшееся после вчерашнего вискаря, делает его взгляд мутным, как у покойника.
– The truth is they never had no future, – плюется словами магнитола, – they never had no past.
– Успокойся, чувак. Скоро, – говорит Том. Джо уже успел забыть свой вопрос. В голове у него вертится мысль о том, что им надо было жить в семидесятые. Он на гребаную четверть века промазал с датой рождения.
К концу третьей минуты песня превращается в ад, и Том снова кладет одну руку на руль. Вторая все еще гладит член Джо сквозь джинсы.
– Знаешь, что с пидорами делают в тюрьме? – Том щурится, не смотрит на дорогу, солнце царапает его глаза.
Джо жаль, что они не успели никому толкнуть симпсонов порошок и прокутить денежки. Тому не жаль ничего.
– Похуй на тюрьму, – Джо накрывает руку Тома своей. – Меня пристрелят при сопротивлении.
Он наклоняется вперед, девчачье-длинные рыжие лохмы отгораживают его от солнца и Тома, и он остается один, до тех пор, пока сквозь пыльную дорожную музыку ему на начинает слышаться вой полицейских сирен.

2. Оридж, гет, заявка 6.24

Сестра Кэтрин стиснула кулаки, как если бы готовилась к удару, и аккуратно подстриженные ногти впились с кожу.
Роберт смотрел ей в глаза, честно и прямо, и сестра Кэтрин отвела взгляд, опустила, как на молитве, чувствуя, как взгляд Роберта становится почти обжигающим.
Если бы она не отдала себя Богу раньше, чем Роберт Коллинз появился на свет, вероятно, ей было бы гораздо легче найти слова, простые, как «да» или «нет».
– Прощайте, – наконец сказала она. Ей казалось, что для этого «прощай» ужасно поздно.
Ему было тринадцать, всего тринадцать лет – дьявольское число, Дьявол шептал сестре Кэтрин, что она, такая же женщина, как и все, такая же, как и Ева, должна вкусить от запретного плода сполна – и его отец умирал от болезни, с которой не могли справиться врачи, а сестра Кэтрин, в миру звавшаяся Томасина Коллинз, его кузина, приехала, чтобы хоть как-то облегчить страдания, и его собственные, и близких. Сейчас ей казалось, что все это подстроил сам Сатана, чтобы свести ее, в празднично-праздных, даже в траурные дни, садах загородного поместья, с юным сэром Робертом, который, первый из всех когда-либо любовавшихся ее лицом мужчин и юношей, признался сестре Кэтрин, что любит его – и, в ответ на это признание, она, первая из всех женщин, которым будет суждено испытать к Роберту любовь, странное чувство, которое может быть и грехом, и благословением, поцеловала его.
– Прощайте, – повторила сестра Кэтрин, вспоминая, как непослушные кудри Роберта щекотали ее кожу, и это воспоминание вызывало где-то в глубине ее тела жар, мягкий и приятный, но наводивший на мысли о геенне огненной. Распятие, висевшее на тонком шнуре, чуть давило на кожу, точно притягиваясь к сердцу.
Мать Роберта, красивая и сильная вдова, которая, несомненно, найдет себе нового супруга, как только снимет траур по сэру Уолтеру – она никогда не любила его, и, кажется, это ни для кого в семье не было тайной – смотрела так, точно что-то знала или понимала.
– Ни Вам, ни Вашей матери больше не нужна моя помощь, – сестра Кэтрин произнесла эти слова слишком быстро, торопясь скрыться в вагоне поезда, и ей показалось, что во взгляде Роберта было осуждение, или, может быть, надежда.

~

Позже, когда поезд уносил ее в сторону аббатства, прочь от Роберта сестра Кэтрин все еще слышала, сквозь стук колес, голос Дьявола, но сделала все, чтобы заглушить его слова стуком четок.

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Оридж, джен. Написано на мини-челлендж в сообществе Банк Идей

Пишет  Меггидо:

10.06.2010 в 17:24

Лето неожиданно пришло в апреле. Оно вскинулось зелеными полями, залило низкий горизонт ярко-синим цветом, раскрасило серый Канзас во все цвета радуги. Сначала это казалось забавным, красивым – каким угодно, только не угрожающим, а потом лето съело малыша Билли: зеленая трава обернулась вокруг его ног, бабочки облепили его лицо, кожа и старая футболка проросли яркими цветами, и, уже несколько секунд спустя, Билли рассыпался без следа.
Город тонул в лете. Люди выезжали, бросая вещи, оставляя дома, в которых жили десятилетиями. Кажется, до того, как лето сомкнулось в кольцо, приезжали какие-то ученые, но никто из покидавших дома горожан не спрашивал их имен, и никто их больше не видел.
К концу июня лето продолжало прибывать – отдельные фасады домов, куски асфальта, брошенные старые машины и несколько животных, оставшихся в городе, еще держались, но изумрудно-зеленая зелень, ослепительно-жаркий свет, небо, синее, как на детских рисунках, калейдоскопная пестрота цветов и бабочек уже окружили их со всех сторон, и, уже ко Дню Независимости, от города не осталось и следов, одно лишь лето. Сочно-зеленое, как в мультфильме или рекламном ролике, оно шумело высокой травой, пахло цветами, но никто не приезжал, чтобы пройтись по его зеленым лугам.

URL комментария

@темы: Тексты, Ориджиналы

---

Оридж, фем. Навеян СПН, но связи с ним не имеет.
Fem!Смерть/fem!Мор/fem!Война.

Кудри у Войны – рыжие, как огонь, а губы – алые, как кровь. Она красива, ни одной человеческой женщине не сравниться с ней. Тысячи лет ходит она по земле, оставляя за собой пожарища и разоренные царства людские, и люди для нее – муравьи, плесень, прах.
За ней всегда следует Чума – невзрачная, неяркая, повторяет она путь Войны, гонится за ней, как Ахилл за черепахой, то нагоняя, чтобы взять за руку, обнять, прижать к себе – то отпуская, не в силах вынести жар, исходящей от белого, как кость, тела сестры. За Чумой остаются умирающие, стонущие и задыхающиеся, и каждый из них – питомец, домашний зверь, которого приятно взять на руки, но с которым не жаль расстаться.
Смерть ценит всякого человека, в положенный срок она склоняется к устам всякого из них, и, в поцелуе, собирает душу – последним, что каждый увидит, будет ее гордое лицо. Но больше, чем людей, любит Смерть своих младших сестер, и лишь в ее объятьях могут они, слишком холодная и слишком горячая, слиться воедино.

@темы: Тексты, Ориджиналы